Что думают атеисты об участии Церкви в жизни общества? С этим вопросом мы обратились к одному из десяти академиков, подписавших в свое время громкое антиклерикальное письмо к Путину – директору Гематологического центра РАМН Андрею Ивановичу Воробьеву.
Андрей Воробьев родился в 1928 году в Москве. Отец его был расстрелян в 1936 году. Мать 18 лет отсидела в лагерях. В 1953 году Андрей Иванович окончил 1-й Московский мединститут. Он один из основоположников современной теории лейкозогенеза, впервые описал патогенез лучевой болезни. Организатор ликвидации медицинских последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Профессор, академик РАН и РАМН.
– Андрей Иванович, любое ли вмешательство Церкви в общественную жизнь вы считаете недопустимым?
– Не в общественную, а в государственную и политическую. У нас до революции 1917 года Церковь была государственной – и начиная с 1991-92 годов вновь стала внедряться в государство. Это унизительно для Церкви, отталкивает от нее людей.
Зачем Церковь освящает банк? Банки никогда не были другом человека. Это они устроили дефолт и не вернули людям деньги. Бедным людям. Нечего там делать Церкви. У меня нет противостояния с Церковью. Я вырос в религиозной семье, воспитан в русской культуре, часть которой – Православная Церковь. Но я убежденный атеист. Как врач, я не могу не быть атеистом.
– При епархиальной комиссии Москвы есть служба помощи бездомным, зимой работает ночной автобус «Милосердие». Сотрудники службы спасают тысячи замерзающих на улице, устраивают их в больницы и приюты, помогают с документами, билетами на родину, стараются помочь с работой (хотя большинство бездомных не настроено на социализацию). Что плохого в таком участии Церкви в жизни общества?
– Ради Бога, участвуйте. Но помните, что когда речь идет о сотнях тысяч людей, никакая благотворительность не поможет. Полмиллиона беспризорных, поток беженцев из искусственно отделенных республик – на совести нашего государства. Нельзя перекладывать вину государства на население. Не может в XXI веке быть ни беспризорных, ни бездомных. Если немец приехал в Россию что-то строить по просьбе Ивана IV, его потомок сегодня – через пять веков! – может вернуться в Германию, и ему как немцу будут предоставлены жилье и работа.
А мы своих людей, вынужденных бежать из постсоветских республик, бросаем на произвол судьбы. Почему они должны платить деньги, которых у них нет, за строительство нового жилья? У нас пустует, умирает провинция. Так поднимайте ее! Деньги есть, только надо на них не небоскребы в Москве строить, а жилье в провинции для сородичей. Что может здесь сделать Церковь? Обращать внимание на бессовестное отношение государства к народу.
Мы живем в христианскую эру, и это не случайное название. Оно принято человечеством как понятие о новых моральных ценностях, провозглашенных в Нагорной проповеди. Мне безразлично, когда и где она написана, но это гениальный документ, который определяет порядок жизни на планете для верующих и неверующих, православных, католиков, лютеран, мусульман. Христианские ценности – основа для написания законов, правил поведения, взаимоотношения людей. И вот на них должна обращать внимание Церковь. На то, как эти ценности попираются. Но как раз на это Церковь внимания не обращает. Церковь согласна с властью там, где должна быть против.
А служба помощи бездомным? По-моему, это вид участия там, где ничего не делается. Я как врач обязан потребовать от государства бесплатной помощи для больных, потому что они не могут заплатить. И если с них требуют деньги, это организованное убийство.
– Сейчас снова всплыла тема эвтаназии. Появилось сообщение, что в Совете Федерации готовится закон о легализации эвтаназии, многие священники и миряне высказались на эту тему…
– Есть вещи, которые неприлично даже обсуждать. Сказано: не убий. Давайте будем два тысячелетия спорить, правильно это или неправильно, в каких случаях все-таки можно убивать? Не нужен этот разговор.
Вот в Голландии разрешена эвтаназия. Голландия еще открыто торгует женщинами. Вы были в Амстердаме? Видели витрины, на которых выставляют полуголых женщин? Там и наркотики легально продаются. Эвтаназия недопустима, и это не подлежит обсуждению. Любые аргументы «за» ошибочны. Мы регулярно оживляем людей, у которых все остановилось – не работает сердце, не работают легкие. Если я вам покажу объемы саркомной опухоли, которые дают 90-процентную излечимость при условиях грамотного и надежного подхода, то у вас язык не повернется спросить про кого-то: а если он хочет умереть? Хочет, потому что не знает пути излечения.
Есть общечеловеческие ценности, которые вообще не могут быть предметом научного анализа. Не лжесвидетельствуй. Почему? Ну давайте будем болтать на эту тему! По-моему, и так все ясно. Чти отца и мать. У нас есть великая культура и устоявшийся моральный кодекс, и не нужно его подвергать бесконечному обсуждению.
– А как вы относитесь к проблеме абортов?
– Аборт – не социальный, не политический, не религиозный, а медицинский вопрос. Церковь здесь ничего не может сказать, только провозглашать пустопорожние фразы, что если жизнь зачата, то это будет убийством.
Допустим, человек болен, у него СПИД, и он может заразить невинное дитя, сделать его уродом! Если женщина беременна после 40 лет, есть вероятность, что одна хромосома у нее не разойдется. И она будет беременна не человеком, а дауном, у которого 47 хромосом вместо 46. Он родится уродом. Зачем урода рожать? Сегодня мы можем по анализу клеток плода определить, что у матери в утробе урод. Я могу предупредить рождение многих уродов и таким образом избавить от них людей, а их самих – от того, чтобы быть уродами.
Я могу дать определение человека. Человек – это 46 хромосом. Пойдите в тюрьму, посмотрите. Знаете, какой там процент уродов? 10 процентов.
Пусть Церковь пойдет к заключенным, которых держат в собачьих условиях, вот где ее место! Если в тюрьме есть пытки, значит, Церкви там нет.
– Люди с синдромом Дауна преступниками не становятся, у них вообще нет агрессии.
– С синдромом Дауна не становятся. А с дополнительной икс-хромосомой становятся. Среди повторных убийц очень высок процент лишних хромосом. Это не совсем люди, они не могут отвечать за свои поступки. Я предлагал на совместных с Минюстом заседаниях: давайте мы будем определять хромосомный набор у особо тяжких преступников. И покажем, что вы относитесь к ним как к людям, а они не совсем люди. Их бесполезно судить по нашим законам, они другие. У них другой набор хромосом.
Когда Церковь лезет в аборты, это ошибка. Это тяжелый медицинский вопрос, сюда без образования носа нельзя совать. А лезут с этическими проблемами. Женщина пришла к врачу – оставьте их наедине. Представьте, я приду на службу, а там дьячок так за упокой читает, что хочется пинка ему дать. Но если я вылезу учить его, как читать заупокойную молитву, мне скажут: у тебя больница, там и работай. Чего лезть в чужие дела?
– Но что бы ни думали врачи об абортах, биоэтика сегодня в медицинских вузах – обязательный предмет. И в некоторых вузах ее преподают священнослужители. Как вы к этому относитесь?
– Преподавать медицинскую этику может только очень крупный врач. В том, что ее не может преподавать священник, у меня сомнений нет. Нужны профессиональные знания.
Я со священниками не обсуждаю ни вопросы жизни и смерти, ни оказание мной помощи больному, ни характер помощи. Им нет места в моей работе. Мы говорим на разных языках. Зайдите ко мне в отделение, почти на всех столиках найдете иконки. Всегда найдется человек, который верит в Промысел Божий. А верить надо в противоопухолевые препараты.
– Но если кто-то из ваших пациентов захочет, чтобы к нему пришел священник…
– В рясе, в шапке, в верхней одежде вход в стационар запрещен. Не пущу. Об этом все предупреждены, и священники ко мне не ходят. Иди домой и приглашай кого хочешь.
– Но если человек допускает, что может не вернуться домой и хочет исповедоваться?
– Зачем здесь нужен священник, если тут больные лежат? Вы не знаете, что встреча с попом в народе считается несчастьем? Не буду я, ублажая одного больного, приносить неприятности целому отделению. Если священник умен, он может прийти к больному в приемные часы как посетитель. Не в рясе, без креста. И исповедуй, сколько тебе вздумается.
– Андрей Иванович, для вас как для материалиста суеверие не менее странная вещь, чем вера в Бога. Почему же вы не считаетесь с одной странностью пациентов, но считаетесь с другой?
– Ну, зачем насиловать людей? Сам я не считаю встречу со священником плохой приметой. У меня к ним очень хорошее отношение. Я в основном встречал хороших священнослужителей. Но здесь больница, и здесь им делать нечего.
Беседовал
Комментарии (1)