Бухаться на колени в грязь, в снег перед любым мёртвым силовиком. Даже не погибшим в бою, а, например, отравившимся стекломоем.
В комментариях к посту
пояснили:
Галичан поляки в своё время приучили на колени становиться когда вмерлого пана на кладбище везли,его крепостные рабы должны были стоять на коленях по всему "последнему пути" , выражая покорность и преданность своему хозяину до могилы. Рабский рефлекс перед паном.
Генетика осталась - куда пихнуть не знали. Тут нашли наконец отдушиной повод, под видом "достойного". Теперь рассовывают эту традицию под видом "истинно вкраинськой" даже на Слобожанщине и Новороссии. "Нерабы", фуле... Хотя у этнографов есть подозрения, что этот странный хтонический обычай в Прикарпатском регионе, идет еще от даков и кельтов (карпы, бойи, и другие). Те ползали перед убитыми воинами перед сожжением их тел.
Куприн еще в "Олесе" писал про волынских крестьян:
Но... или перебродские крестьяне отличались какою-то особенной, упорной несообщительностью, или я не умел взяться за дело, — отношения мои с ними ограничивались только тем, что, увидев меня, они еще издали снимали шапки, а поравнявшись со мной, угрюмо произносили: «Гай буг», что должно было обозначать: «Помогай бог». Когда же я пробовал с ними разговориться, то они глядели на меня с удивлением, отказывались понимать самые простые вопросы и всё порывались целовать у меня руки — старый обычай, оставшийся от польского крепостничества.
Книжки, какие у меня были, я все очень скоро перечитал. От скуки — хотя это сначала казалось мне неприятным — я сделал попытку познакомиться с местной интеллигенцией в лице ксендза, жившего за пятнадцать верст, находившегося при нем «пана органиста», местного урядника и конторщика соседнего имения из отставных унтер-офицеров, но ничего из этого не вышло.
Потом я пробовал заняться лечением перебродских жителей. В моем распоряжении были: касторовое масло, карболка, борная кислота, йод. Но тут, помимо моих скудных сведений, я наткнулся на полную невозможность ставить диагнозы, потому что признаки болезни у всех моих пациентов были всегда одни и те же: «в сере́дине болит» и «ни есть, ни пить не можу».
Приходит, например, ко мне старая баба. Вытерев со смущенным видом нос указательным пальцем правой руки, она достает из-за пазухи пару яиц, причем на секунду я вижу ее коричневую кожу, и кладет их на стол. Затем она начинает ловить мои руки, чтобы запечатлеть на них поцелуй. Я прячу руки и убеждаю старуху: «Да полно, бабка... оставь... я не поп... мне этого не полагается... Что у тебя болит?»
— В сере́дине у меня болит, панычу, в самой что ни на есть середине, так что даже ни пить, ни есть не можу.
— Давно это у тебя сделалось?
— А я знаю? — отвечает она также вопросом. — Так и печет и печет. Ни пить, ни есть не можу.
И, сколько я ни бьюсь, более определенных признаков болезни не находится.
— Да вы не беспокойтесь, — посоветовал мне однажды конторщик из унтеров, — сами вылечатся. Присохнет, как на собаке. Я, доложу вам, только одно лекарство употребляю — нашатырь. Приходит ко мне мужик. «Что тебе?» — «Я, говорит, больной»... Сейчас же ему под нос склянку нашатырного спирту. «Нюхай!» Нюхает... «Нюхай еще... сильнее!» Нюхает... «Что легче?» — «Як будто полегшало»... — «Ну, так и ступай с богом».
К тому же мне претило это целование рук (а иные так прямо падали в ноги и изо всех сил стремились облобызать мои сапоги). Здесь сказывалось вовсе не движение признательного сердца, а просто омерзительная привычка, привитая веками рабства и насилия. И я только удивлялся тому же самому конторщику из унтеров и уряднику, глядя, с какой невозмутимой важностью суют они в губы мужикам свои огромные красные лапы...
у
Комментарии (0)