Родина жива. Она обязательно вернется.

Пару дней назад я встретил на улице подругу. Остановился, спросил: «Как ты, как семья?»

Она посмотрела на меня снизу вверх и тихо пробормотала: «Я так занята... Так сильно занята. Столько всего навалилось, не представляешь».

Почти сразу я столкнулся со своим другом и спросил, как он. И опять тот же тон, тот же ответ: «Я так занят... столько всего надо сделать». Дребезжащий голос, усталый, надтреснутый.

Так не только со взрослыми. Когда мы лет десять назад переехали в Северную Каролину, мы пришли в восторг: огромный город, прекрасные школы. Мы поселились в хорошем районе, где жили семьи с детьми. Я был уверен: всё прекрасно.

Через пару дней после переезда мы предложили дружелюбным соседям, чтобы наши дочки собирались и вместе играли. Соседка — отличный, к слову, человек — потянулась за телефоном и открыла ежедневник. Она листала его... и листала... и листала. Долго листала. Наконец, она сказала: «Вот, у нее есть свободные 45 минут через две с половиной недели. Остальное время занимают гимнастика, фортепиано и уроки вокала. Она просто, ну... очень занята».

Эта ужасная, разрушительная привычка «быть занятым» развивается в нас очень-очень рано.

Мы когда-нибудь закончим жить вот так? Почему мы творим такое с собой? Почему так поступаем со своими детьми? Когда именно мы забыли, что мы люди, а машины?

Для детей нормально грустить, бегать по лужам, играть, ошибаться и даже скучать. Все мы любим наших детей. Но почему мы тогда с детства перегружаем их, чтобы в их жизни был вечный стресс и ни минуты свободного времени — как у нас?

Что случилось с тем миром, где мы могли сидеть с любимыми людьми и, не торопясь, рассуждать о том, что думаем и чувствуем? Где беседы, полные красноречивого молчания, которое не нужно прерывать?

Как мы создали мир, где у нас горы дел, вещей и совсем нет времени отдыхать, размышлять, общаться, просто быть?

Мы же читали Сократа: «Человеку, который не постигает жизнь, и жить не стоит». Как нам прикажете постигать, быть, становиться человеком, если мы настолько заняты?

Эта болезнь под названием «Я занят» (и это уже диагноз) разрушительна для нашего здоровья и благополучия. Она мешает нам быть рядом со своей семьей, когда мы все сидим в одной комнате. Она не дает нам создать то «родство душ», которого мы так отчаянно жаждем.

С 1950 года появилось столько новых технологий. Мы думали (нам обещали!), что прогресс сделает жизнь проще, понятнее, свободнее. А на деле нет у нас никакой свободы, мы не можем просто отдыхать, как могли всего несколько десятков лет назад.

Для так называемой «элиты» общества граница между работой и домом стерлась вовсе. Мы все время пялимся в планшеты. Всё. Наше. Гребаное. Время.

Смартфоны и ноутбуки означают, что нет никакой разницы между офисом и домом. Дети засыпают, и мы снова онлайн.

Моя личная ежедневная война — это лавина электронных писем. Черт, да я уже объявил личный джихад против электронной почты. Я вечно похоронен под сотнями писем и понятия не имею, как с этим покончить. Я все перепробовал: отвечал на письма только по вечерам, не читал их по выходным, просил людей о личной встрече вместо пары строк. А письма всё копятся и копятся: личные, рабочие, реклама, спам. И люди ожидают ответа — прямо сейчас, не завтра. И я тоже, оказывается... я так занят.

У других еще хуже. Многие работают на двух работах за мизерную зарплату, чтобы семья держалась на плаву. Двадцать процентов наших детей живут в бедности, а наши пожилые родители вынуждены подрабатывать сторожами и техничками, чтобы сохранить крышу над головой и есть досыта. Мы заняты.

Так жить нельзя.

Когда я спрашиваю: «Как ты?», о чем я на самом деле спрашиваю?

Я спрашиваю не про список дел и не про то, на сколько писем вам еще надо ответить. Я спрашиваю, что творится сейчас в вашем сердце. Так скажите мне.

Скажите, что ваше сердце радуется, или болит, или грустит, скажите, что ваше сердце жаждет человеческого тепла. Загляните сами в свое сердце, а затем расскажите мне. Если я спрашиваю, я хочу знать — знать ответ живого человека.

Скажите, что вы еще помните, что вы человек, а не машина, которая автоматически вычеркивает пункты из списка дел. Давайте поглядим друг другу в глаза, пожмем руки. Давайте просто поговорим: разговор прогонит стресс, хотя бы частично, подарит ощущение, что вы не один.

Возьмите меня за руку, посмотрите в глаза и будьте целиком со мной всего одну секунду. Расскажите о вашем сердце и заставьте проснуться мое сердце. Помогите мне вспомнить, что я тоже человек, который жаждет человеческого тепла.

Я преподаю в университете, где студенты умеют «ударно учиться и ударно отдыхать» и гордятся этим. Это отражение жизни всех нас: даже когда мы расслабляемся, мы окунаемся в тот же мир перенапряжения. Наш отдых — такие же действия: яркие блокбастеры и спорт до седьмого пота.

И что делать, спросите вы? Я не знаю. Нет у меня никакого волшебного решения. Всё, что я знаю, — мы теряем способность жить настоящей человеческой жизнью.

Нам нужно по-другому относиться к работе и технологиям. Мы же знаем, чего хотим: осмысленности, чувства общности, хорошей жизни. Речь не только о том, чтобы «вкусней поесть» и «купить айфон покруче». Мы хотим жить по-человечески.

Поэт Уильям Йейтс писал: «Человеку, который решится изучить темные уголки собственной души, нужно больше мужества, чем солдату на поле боя».

Как нам изучать темные уголки собственной души, когда мы так заняты? Как нам постигать жизнь?

Я надеюсь, что вы предложите дельное решение: как начать жить, как изменить наше общество.

Я хочу, чтоб мои дети бегали по лужам, мечтали и даже скучали — учились быть людьми. Хочу жить в мире, где мы можем остановиться, посмотреть друг другу в глаза, прикоснуться и вместе понять, что творится в наших сердцах.

Я возьму паузу, чтобы подумать о собственной жизни, прислушаться к своей усталой душе, чтобы узнать, кто я такой.

В вашем сердце творится то же самое?

Давайте хотя бы попробуем построить мир, в котором, когда один из нас говорит: «Я так занят», второй ответит: «Знаю, друг. Знаю. Мы все заняты. Но расскажи мне, что творится в твоем сердце».

В детстве я знал наверняка, что наши — лучше всех. На бумажных самолетиках рисовал большие красные звезды. Клеил из картона «тигры» по схеме, подсмотренной в приложении к «Юному технику». Потом с упоением сжигал их во дворе, имитируя сражение под Прохоровкой. А на улице мы с ребятами чаще играли в «пекаря», чем в «войнушки», потому что никто не хотел играть за немцев.

С пеленок знал, что моя страна — самая большая в мире. Какое чувство гордости меня окатывало, когда открывал географический атлас! Я мог часами пожирать глазами огромный кусок суши, на котором с гигантскими пробелами между буквами было выведено: С С С Р.

В заводском парке стояли автоматы с газировкой. Три копейки стоила вода с сиропом. Тут же были и стаканчики. Моешь их в фонтанчике воды — и пей на здоровье. Местные пьяницы иногда брали стаканчик, дабы раздавить в кустах поллитру на троих. После чего аккуратно возвращали его на место.

По нашей улице ночью ходил паровоз и вез какие-то материалы на завод «Свет Шахтера», ворота которого находились в ста метрах от моего дома. Надо было притвориться спящим, пролежать два часа с закрытыми глазами, чтобы дождаться незабываемого зрелища, когда комнату озарял яркий свет и тени на стенах напоминали сказочных персонажей.

Дома мы смотрели диафильмы. А когда у нас появился телевизор, я узнал, что такое «мультики». Мультик про «Чиполлино» был одним из любимых. Помню свою радость, когда жители деревни объединились и прогнали всех этих «синьоров помидоров». Мне тогда казалось, что стоит только всем людям планеты объединиться — и любую проблему можно решить сообща. А еще помню, страшно переживал, когда в мультике «Дед Мороз и Серый волк» серый разбойник унес зайчат в лес. Я смотрел этот мульт тысячу раз, но всегда переживал — догонят ли? Спасут ли? И всякий раз волка догоняли. После чего — великодушно прощали. И я тоже не держал на волка зла.

Мы прогуливали школу и шли на речку ловить раков. У меня была раколовка особой конструкции — на железный обод от бочки я нашил мешок, а в него привязал старый носок с салом. Опускаешь такую штуку с моста в реку — и через полчаса подымаешь. Глядишь — а в ней с пяток усачей. Эх, до чего ж вкусными были!..

Пару раз мы ездили на море. Это было настоящее приключение! На пляже были дети со всего Союза. Мы играли в города, а я всегда выигрывал, потому что читать выучился еще в детском саду и с книжками с тех пор не расставался.

Любимым моим чтивом той поры была книжка Сергея Алексеева «Небывалое бывает» — рассказы о русских солдатах и их подвигах. Бессчетное число раз я проходил с Суворовым через Альпы, брал с Петром Шлиссельбург и лично видел Птицу-Славу над полем Бородинского сражения.

Однажды мы были проездом в Москве. Поезд останавливался всего на полчаса, это было глубокой ночью. Я специально не спал, чтобы увидеть в окно вагона Москву — столицу нашей Родины. Вернувшись домой, беззастенчиво врал приятелям, что был на Красной плошади.

В первом или третьем классе, сейчас уже точно не вспомню, мы в школе писали диктант. Там были слова — СССР, Родина, Ленин. У меня был жутко корявый почерк, но эти слова я выводил, как заправский каллиграф. От волнения у меня дрожали руки.

Одним из самых драгоценных подарков в моем детстве был «набор богатыря» — шлем, щит и меч красного цвета. Вооружившись до зубов, без устали рубил лопухи на соседнем пустыре, представляя себя Дмитрием Донским. Сорняки играли роль монгольских захватчиков.

И как-то совсем уж неожиданно в мою жизнь пришла Украина. Независимость, демократия, купоны... Что это такое и с чем их едят — я тогда не знал. Понимание пришло позже.

Потом началось разграбление советского наследия. Процесс сопровождала «культурная программа» — третьесортные фильмы-агитки, в которых какой-нибудь Рембо выкашивает из пулемета сотни советских солдат. По телевизору говорили, что Зоя Космодемьянская страдала психическим расстройством и именно поэтому поджигала дома благородных фашистов. Еще помню фильм, в котором Сталин ожил и пугал своими коварными планами какую-то молодую пару. Те кормили Виссарионыча яйцами «вкрутую», потому что он якобы боялся отравления.

Многие вокруг открыто заявляли, что было бы весьма недурно, если бы немцы нас в той войне победили. А у некоторых любимой программой была «Америка с Михаилом Таратутой».

Я не сдавался и находил утешение в книгах. Спорил с дядькой-соседом, что наши еще вернутся и всем покажут, где раки зимуют. Но подтверждения своим словам не получал. Родина хирела на глазах и превращалась в черт знает что.

Незаметно для себя я вырос, закончил институт, начал работать. Единомышленников не искал — время было такое, что самым главным вопросом был вопрос физического выживания. У людей, с которыми я сталкивался, была такая каша в голове, что я предпочитал не обсуждать с ними вопросы постсоветского бытия. Мы пили паленый алкоголь и занимались всякой туфтой. Никаких целей в жизни у нас уже не было, в мозгу копошились турецкие шоколадки и спортивный костюм «жатка».

Постепенно мне начинало казаться, что я остался один, и что Родину уже не вернешь, что она навсегда растворилась в валютных обменках и вещевых рынках. Но, мало-помалу, в моей жизни начали появляться люди со схожими мыслями и чувствами.

И вот я уже не один. Вот нас десяток. Вот и сотня. Вот первая тысяча!

Теперь я точно знаю, что наши ребята есть в Одессе. Есть они в Москве, есть в Донецке, есть в Киеве. В Севастополе есть. И в Минске. И в Ереване. В сотнях и тысячах других населенных пунктах нашей необъятной Родины.

И я верю: пока они есть — Родина жива. Она обязательно вернется.

Держитесь, ребята! Скоро пойдем в наступление!